Командировка [litres] - Борис Михайлович Яроцкий

как вас раздели, только и разговору… Вы теперь человек известный… А за бугром, ну, за океаном, тоже раздевают запросто? Там, конечно, озорничают негры. А у нас тут Власик тот же негр, только белый…

Капитан Дубогрыз внушал доверие. В главной работе, которую полковнику Ковалю предстояло выполнить, он мог стать ценным помощником, и его, не откладывая дела на потом, следовало посвятить в детали операции. Был благоприятный момент пооткровенничать. Но, как всегда, напомнило о себе чувство осторожности. Сколько раз оно спасало от промахов!

… Спасло это чувство, пожалуй, и в самый сложный момент жизни, в тот роковой день, когда его предал член политбюро. В который раз Иван Григорьевич проворачивал в голове ту ситуацию, анализировал каждый свой шаг, спрашивал себя, можно ли было поступить иначе? Можно ли было ничего не предпринимать: а вдруг все обойдется? Он просчитывал ходы, как в процессе игры гроссмейстер просчитывает варианты. Но гроссмейстер может свести игру на ничью, в крайнем случае проиграть. У разведчика ничьих не бывает, а проигрыш — это смерть. Поэтому разведчик играет свою партию, пока бьется сердце.

Да, никогда не забыть тот роковой день…Из посольства он получил сигнал об опасности: услышал по телефону в трех незначительных на первый взгляд предложениях три близких по смыслу слова: «чума», «холера», «ящур». Это означало: немедленно переходите на нелегальное положение. Тогда был сумрачный осенний вечер, небо обложило дождевыми тучами. Субботний день они с Мэри намеревались провести дома: Мэри нездоровилось, ненастная погода вызывала у нее головную боль.

Ничто вроде не предвещало тревогу. Он только что вернулся домой. Свой старенький «форд» припарковал у коттеджа, в гараж загонять не стал. Он и раньше его оставлял под открытым небом. Мэри позвала к телефону:

— Какая-то дама…

Он выслушал даму. Она представилась научным сотрудником института вирусологии, просила встречи для консультации. В ее речи были упомянуты, притом трижды подряд, эти страшные слова. Они были как удар молнии.

Несколько мгновений он оцепенело держал трубку, в трубке слышались короткие гудки. Положил трубку. Дал себе посчитать до десяти. Набрал номер, к которому прибегал в редких случаях. Отозвался знакомый мужской голос. Он знал, кто это. Спросил, стоит ли ему давать консультацию какой-то научной сотруднице института вирусологии. Мужчина ответил, что если речь будет касаться таких вирусов, как чума, холера и ящур, то обязательно стоит, проблема заслуживает внимания, поэтому переносить встречу на более поздний срок нельзя.

Сигнал опасности ему подтвердили. Из дополнительной информации он понял, что исчезать надо немедленно. Где-то что-то произошло чрезвычайное. И к этому чрезвычайному разведчик Коваль имел непосредственное отношение.

Он вернул телефонную трубку на аппарат, вышел из коттеджа, ничего не сказав Мэри. Она в своем любимом — в белую горошинку — халатике возилась на кухне, оттуда доносился запах жаренной на оливковом масле телятины. Ребят не было дома: Эдвард был у себя в управлении, приезжал поздно, часто задерживался в офицерском клубе. Артур улетел в Аргентину заключать контракт на поставку в приборостроительную фирму «Локхид» кобальтовой руды.

Разведчик принял решение в мучительном раздумье: никого из родных ни о чем не предупреждать. Дорога была каждая минута. Он зашел в гараж, достал из тайника пистолет и документы на имя англичанина Питера Фюллертона, надел спортивную куртку «адидас» и спортивное кепи с длинным козырьком. Своей машиной ехать не рискнул. На всякий случай у него были ключи от гаража жившего по близости майора Костелло. С тех пор как его коллега вышел в отставку по состоянию здоровья (он ослеп), его «кадиллаком» изредка пользовался полковник Смит.

Воспользовался он и теперь. Сквозь туманную ночь под холодным дождем он гнал машину к канадской границе. К великому счастью, его нигде не остановили. На канадской границе его встречали товарищи из кубинского посольства. Они же, кубинцы, наняли водителя, который вернул «кадиллак» хозяину.

Потом был длинный и сложный путь на Кубу, Мехико, Сант-Яго, Рио-де— Жанейро. Везде кубинские товарищи подстраховывали Питера Фюллертона. Они знали, что он советский разведчик, подло преданный своим руководителем из клана «неприкасаемых» — так на Кубе между собой называли членов политбюро советской компартии…

Все это вспомнилось по дороге в областной центр. По всей цепочке побега его нигде не подвело чувство осторожности.

Приближаясь к городу, Иван Григорьевич предложил:

— Не плохо бы, не доезжая поста ГАИ, свернуть с магистрали.

— Это — можно, — с готовностью отозвался водитель. — Проскочим через Комиссаровку. Но там будет железнодорожный переезд, а рядом — завод ЖБИ. Случается, маневровый подолгу там гоняет вагоны.

— Завод работает?

— Нет.

— Тогда маневровому делать нечего.

Переезд проскочили без задержки, и уже через каких-то десять минут «москвич» заруливал в больничный городок.

Притушенные огни четырехэтажных корпусов свидетельствовали, что до утра еще было время.

— Тот человек в больнице? — спросил Иван Григорьевич, имея виду Эдварда.

— В морге, — был ответ.

Сердце Ивана Григорьевича оборвалось: «Неужели они его?..» Но Дубогрыз опять успокоил:

— Мы его с ветерком, на «скорой». Для деловых свиданий, Иван Григорьевич, морг — самое подходящее место.

Капитан хитро улыбнулся. Но этой улыбки пассажир не заметил. Он весь был во власти близкой встречи с сыном.

Во мраке больничного городка чернело зево каменного морга. По ступеням, притрушенным сыпучим снегом, спустились вниз. Дубогрыз — впереди (он шел уверенно, чувствовалось, что здесь бывал не впервые), Иван Григорьевич осторожно ступал следом. Туфли на кожаной подошве скользили, а перил, чтоб придерживаться руками, не было.

— И как тут ходят?

Дубогрыз, не оборачиваясь:

— Тут не ходят. Тут заносят, потрошат и глянцуют.

— Глянцуют?

— Да, прихорашивают.

«Ничего себе местечко!» — удивился Иван Григорьевич, оценивая Мишину предусмотрительность: при захвате не церемонятся.

Вспомнилось, как четверть века назад обстоятельства заставили встретиться с коллегой, который только что вернулся из Парижа. Тот, будучи еще молодым и неопытным, участвовал в похищении профессора из института НАТО, ставившего опыты на пленных вьетнамцах. Профессора запихнули в зловонный коллектор, а там — хоть глаз коли — такая темень, к тому же под ногами попискивают крысы. Из темноты кричат: «Фер-фер!» Разведчик со своим пленником — ни с места. Французский учил по-книжному. Вроде кричали: «Делай-делай!» А что? Ждал, пока не подбежал товарищ из группы захвата. По-русски обложил матом, схватил профессора как шкодливого кота, поволок в канализационнный люк. Потом молодой разведчик узнал, что на парижском жаргоне «Фер-фер!» означает: «Тащи его сюда!»

«Буду надеяться, Эдварда не тащили». За тяжелой железной дверью включили карманный фонарик. Пройдя мимо каменных столов (на них лежали обнаженные трупы), Дубогрыз привел Ивана Григорьевича в кабинет, на дверях которого мелом было написано: